Прошлое - чужая страна
Дэвид Лоуэнталь
Пер. с англ.
А. В.
Говорунова
СПб.: Владимир Даль. - 624 с.
- 2000 экз.
Заголовок «Прошлое - чужая страна» варьирует название классической книги
Питера Ласлетта «Мир, который мы потеряли» (1971). Уже более тридцати лет в англоязычной «истории
наследия» прошлое трактуется в пространственных терминах как объект
прогрессирующего отчуждения, как набор вещей, растущий по мере того, как связь
с прошлым ослабевает и становится потребностью в убедительном свидетельстве. Такие английские историки, как Роберт Хьюисон, Патрик Райт и в особенности Рафаэль Сэмуэль с его известной работой «Театры памяти» (1984),
анализировали этот феномен на разных примерах.
Дэвид Лоуэнталь, занимающий в настоящее время
должность почетного профессора географии в Университетском колледже Лондона,
давно занимается историей в оппозиции наследию и считается одним из главных
специалистов по обоснованию последнего в качестве продукта культурной индустрии. Вообще-то он американец, учился в Калифорнии и
Висконсине, 15 лет работал в Американском географическом обществе, а в Англию
перебрался в начале 1970-х.
Монография «Прошлое - чужая страна» вышла в 1985 году в британском Кембридже и
сразу же попала в списки обязательного чтения по многочисленным курсам. Трудно не считаться со столь широким охватом
материала, даже если он призван подкрепить одну не самую сложную и уже на тот
момент не самую оригинальную мысль.
Прошлое окружает нас повсюду, но оно почти все сфальсифицировано. Люди только и делают, что заботятся о старине, и
проявляют чудеса предприимчивости, продавая друг другу ее элементы, будь то
паровозы, ходики с гирей, рецепт бабушкиного пирога или граммофонная пластинка. Обыденность понимает под следами прошлого
исключительно материальные свидетельства.
На этом фоне особенно видна дискриминация «устаревших идей», которая тем сильнее,
чем более явственна для специалистов рабская зависимость общества от традиций,
привычек и прочих стратегий противостояния энтропии.
История заставляет человека европейской культуры постоянно тягаться с прошлым,
придумывать новое и немедленно списывать его в архив, откуда его через
некоторое время извлекают, но уже другие люди, и только для того, чтобы пустить
в доходный оборот. Объясняется все
это страхом, с которым человек, связанный движимым и недвижимым имуществом,
семьей и работой, смотрит в смутное будущее.
Идентифицироваться удобнее с прошлым, которое, по сути, и есть «я», если
понимать его как продукт рефлексии.
Чтобы выглядеть лучше и успокоиться, «я» создает такое прошлое, с которым не
грех идентифицироваться. В чистом
виде такой подход легитимировал романтизм с его культом «аутентичного»
прошлого, на деле подразумевающим передел исторической собственности и
присвоение наиболее ценных и/или актуальных участков древности. А поскольку время субъективно движется все
быстрее, возрастает количество информации, безвозвратно остающейся в прошлом. Зато есть из чего выбрать при фабрикации наследия.
Лоуэнталь считает, что по мере осознания
податливости прошлого рынок памяти теряет уверенность в универсальности своих
механизмов. Ностальгия
по твердым историческим истинам - полный аналог ностальгии по утраченной
родине, которая видится эмигранту совсем не такой, как изнутри. И в том, и в другом случае прекрасное прошлое -
это то же идеальное пространство, что и прекрасная страна, которая прекрасна
только потому, что в нее нельзя вернуться.
Прошлое в этом качестве является источником выгод.
Их автор делит «на ряд категорий: узнаваемость и понимание; подтверждение и
удостоверение; индивидуальная и групповая идентичность; руководство;
обогащение; и бегство»[1].
Все эти выгоды пересекаются, сливаются, конфликтуют, но Лоуэнталь
и не претендует на создание номенклатуры, исходя исключительно из
эвристического значения понятий. По
мере углубления в толщу книги ослабевает связь с ее отправными положениями. Как справедливо замечал Ричард Дженкинс в рецензии
на более позднюю работу Лоуэнталя «Одержимые
прошлым», автор не может пожертвовать ни одной записью из своей картотеки[2].
Обилие и пестрота примеров приводят к тому, что и без того объемный текст
кажется неподъемным. Из-за этого,
кстати, не совсем понятно, кому книга адресована.
С точки зрения узкого специалиста, здесь много посторонней информации, а те,
кто любит широкие обобщения, не найдет здесь никаких запоминающихся
теоретических решений. Автор
увлеченно перечисляет общие места, составляющие историческую поэтику времени в
европейской культуре, но почти не объясняет причин, по которым тот или иной
фрагмент информации стал общим местом.
Дефицит теории восполняется дерзкими примерами из неакадемических областей:
«Для того, чтобы обладать сексуальной
привлекательностью, в особенности требуется безупречная юность. Несколько морщин и легкое обвисание
ягодиц - и подружки Хью Хефнера
отправляются в тираж уже в 28 лет».
Этот пример здоровой мужской осведомленности в тенденциях журнала «Плейбой» еще
и грамотно разбавляет разговоры «о высоком», иллюстрируя равенство различных
практик и типов знания перед проблемой времени.
В плане материала и отчасти подхода самые интересные фрагменты книги - те,
что посвящены анализу искусства и литературы в их отношении к прошлому. В 4-й главе прослеживается история старости в
искусстве, отражающая эволюцию отношения к этому феномену в обществе. В главах 6 и 7 прошлое анализируется уже не как
тема искусства, а как онтологическая категория, в свете которой возникают
проблемы иерархии ценностей, соотношения оригинала и копии, консервации и
невмешательства в судьбу произведений.
Исследовательский инструментарий выявлен слабо, но как свод сведений об
эстетико-политических манипуляциях с «наследием» это вполне работает. Высказанный в самом конце вывод автора о том, что
«нам приходится считаться в нашем наследии с выдумками не в меньшей степени,
чем с истиной», нельзя назвать вдохновляющим.
Видимо, время настолько шире нас самих, что нам действительно о нем почти
нечего сказать. Попытки обобщить
работу времени с точки зрения разных гуманитарных дисциплин встречают упорное
сопротивление предмета, позволяющего говорить о себе разве что в реферативном
ключе и, конечно, поражаться искусности своих обманок.
Ян Левченко
Взято с сайта: http://magazines.russ.ru/nz/2005/2/r46.html
